Розыгрыши, которые устраивает композитор Никита Богословский

[DOMINIK]

Розыгрыши, которые устраивает композитор Никита Богословский, популярны, кажется, не менее, чем анекдоты про Василия Ивановича Чапаева. От самых различных людей в самых неожиданных местах можно услышать рассказ о какой-нибудь из его шуток. Их так много, и они настолько блестяще-остроумны, что я знаю одного человека, который всерьез утверждал, что все эти байки — народные, а Богословский — вообще образ собирательный. Ну не может один человек, даже очень талантливый, все это сочинить... Я решила встретиться с Богословским и выяснить авторство.

 

 

 

— Никита Владимирович, существует известная история о том, как вы разыграли Сергея Михалкова, заказав ему церковный гимн...

 

 

 

— Знаю, знаю. Кто-то позвонил Михалкову — он, как известно, автор Государственного гимна СССР: "Говорят из Московской патриархии. Патриарх просит вас написать гимн Русской православной церкви". Михалков стал сильно отбрыкиваться и объяснять, что ему это неудобно, поскольку он автор государственного гимна, а церковь отделена от государства, и так далее. Но, когда ему назвали сумму, которую он получит наличными, Михалков помягчел. И вот за ним заехали, посадили в машину и привезли в какой-то двор. И ввели со служебного входа, который он, разумеется, не знал, в ресторан "Арагви". С размаху открыли дверь в кабинет, где его уже ждали двенадцать "судей". "Ну что, — спрашивают, — продался за деньги, Союз нерушимый?"

 

 

Эту историю я слышал от нескольких человек. Сам я к ней нисколько не причастен. Но если это было, то именно так. Кстати, в связи с церковью помню другую прелестную историю.

 

 

 

Был такой Сережа Черков, прекрасный театральный макетчик. И вот как-то ему позвонили из церковного ведомства. Сказали, что у патриарха к Черкову просьба: сделать за хорошее вознаграждение макет Елоховского собора. Черков, конечно, удивился, а потом подумал, что денег все равно нет — он был выпивоха, и стал лепить макет. Через месяц, закончив, он завернул свой макет в полотенце и принес в патриархию. Там, узнав, кто заказал макет, очень удивились, но послали узнать у патриарха. Тот спустился, посмотрел на работу Черкова и говорит: "Какая прелесть! Я как раз должен ехать в Афины, и это будет прекрасный подарок!" Черкову тут же принесли старыми деньгами сто тысяч рублей, и, очень довольный, он ушел. Так и не узнав, что его разыграли. А устроил это один из моих друзей, но без разрешения не могу раскрыть его имени. Я к этой истории отношения не имею.

 

 

 

— Ну а к каким же имеете?

 

 

 

— Вспомнить бы... В свое время в "Вечерке" был такой раздел — "Субботний вечер", и там печатались различные загадки. Тот, кто первым присылал правильный ответ, удостаивался высокой чести — фамилию победителя печатали в газете. И вот как-то читаю там очередную дурацкую загадку: по болоту прошла мама с мальчиком, кто из них раньше утонул? Я быстро сообразил, что мама должна была утонуть раньше, поскольку у нее туфли на каблуках, а у мальчика подошвы плоские, и быстро послал ответ в редакцию. И вот "Вечерка" печатает: первыми на нашу загадку ответили домохозяйка Сергеева, ученик четвертого класса Коля Клементьев и писатель Борис Ласкин. (Я так подписал свой ответ.) Ласкин, ничего не подозревая, выходит из дому, и ему встречается Кривицкий, известный журналист. Тот через дорогу кричит Ласкину: "Редактор сказал: если ты хочешь продолжать работать в "Красной звезде", то прекрати эти глупые ответы и веди себя прилично!" Ласкин ничего не понимает. Потом ему встречаются Масс и Червинский: "Умница, — говорят, — как же это ты догадался?" Когда Ласкин дошел до ЦДЛ, там уж его поздравили все. Позор был на всю Москву...

 

 

 

Потом ему показали газету, и он понял, чья это работа.

 

 

 

А вот еще история, связанная с Ласкиным. В той же "Вечерке" я прочитал объявление, что институт, который изучает миграцию птиц, просит, чтобы все граждане, которым попадется на глаза окольцованная птица, сообщали по такому-то адресу. И вот ранним утром спящего Ласкина будит телефонный звонок. И неизвестный ему голос спрашивает: когда можно прислать за птицей? Он подумал, что это какой-то розыгрыш, что-то буркнул. Позвонили второй раз. Ласкин в злобе повесил трубку и лег опять. Через час его уже разбудил звонок в дверь — явился человек с клеткой: отдайте, говорит, наконец птицу! И показывает Ласкину его собственное письмо (сочиненное, конечно же, мною). Тот читает: "Дорогие товарищи! Прочитав ваше объявление, я, находясь на станции Лось Северной железной дороги, вдруг увидел окольцованную птицу неизвестного оперения. С трудом я ее поймал, и у птицы на лапке было кольцо с надписью "Sik transit Gloria mundi, Неаполь, 1950 год". Хочу вас просить поскорее забрать эту птицу, поскольку я хочу послужить родной науке, а, с другой стороны, птица отказывается принимать пищу и может вскоре подохнуть". А в конце была приписка, сразившая Ласкина наповал: "Прошу мне вернуть это письмо, так как я собираю свой литературный архив".

 

 

 

Помню еще две истории с участием Ласкина. Друзья Ласкина знали, что он ждет какой-то очень важной посылки. И вот Боря получает извещение, что посылка пришла. Причем почтовое отделение — очень дальнее. Ласкин быстро туда мотанул, взял посылку, принес ее домой. Открыл — а там кирпич с надписью: "Носи на здоровье". Это — моя работа.

 

 

 

И другая, очень давняя история. Я жил в Киеве в огромном номере, и мне было скучно. И я предложил Ласкину — переезжай ко мне, вдвоем будет веселее. Ласкин был парень бережливый, ему не улыбалось платить за свой номер, и он с радостью ко мне переехал. Прожили мы какое-то время, и тут я выясняю, что у меня кончились деньги. Тогда я говорю: "Боря, я лечу в Москву и вернусь с деньгами через два дня". Возвращаюсь в Киев и сразу, от портье, звоню в свой номер. И тонким голосом говорю: "Это я, твоя дорогая девочка, я сейчас бегу в твои объятия. Быстрее раздевайся!" А администратор вдруг бледнеет и говорит: "Никита Владимирович, вы куда звоните?" "Как куда, в свой номер!" Тут он чуть не падает в обморок. Оказывается, Ласкин, чтобы не платить за такой большой номер, переехал, и в наш поселили вновь назначенного министра внутренних дел Серова, и пошутил я с ним. Я был сильно перепуган — время было серьезное. А наши артисты, уходя по ночам на съемки, еще стучали мне в дверь: "Богословский, с вещами!"

 

 

 

— А вот рассказывают, как вы разыграли Михаила Ульянова. История такая. Как-то в квартире Ульянова раздается звонок. И приятный мужской голос говорит: "Михаил Александрович, вас беспокоят из Министерства судостроения. Мы сейчас заканчиваем строительство большого корабля, который будет выполнять загранрейсы, и хотели бы назвать его вашим именем. Вы не против?" "Что вы, конечно, нет", — отвечает польщенный Ульянов. Через некоторое время звонят опять. "Михаил Александрович, накладка. С кораблем не вышло. Но мы хотели бы присвоить ваше имя новому красивому речному трамваю. Вы как на это смотрите?" "Хорошо", — отвечает Михаил Александрович. Через месяц — снова звонок. "Михаил Александрович, и с трамваем не получилось. Но мы не хотим отказываться от увековечения нашим министерством вашего имени. Что, если мы назовем "Михаил Ульянов" большую грузовую баржу?" "Ну что ж, баржу так баржу, — вздохнул Ульянов. — А что на ней возить-то будут?" "Говно", — последовал ответ.

 

 

 

-— Все правильно, только звонили не Ульянову, а Цареву. И сделал это кто-то из артистов Малого театра, кажется, Виталий Доронин А я, когда узнал, очень завидовал.

 

 

 

— Никита Владимирович, тогда расскажите, как вы появились в окне своей квартиры — со стороны улицы, я столько об этом слышала...

 

 

— Это не я, это— Соловьев-Седой. Но в тот вечер мы были вместе. Помню, в Ленинграде был большой пир. Потом мы наняли трамвай, который закончил работу, и он развозил нас по домам. К дому, где жил Соловьев-Седой, рельсы не подходили. Мы распрощались, и он вышел. И у своего дома Василий Павлович увидел какие-то ночные ремонтные работы. Тут он кстати вспомнил, что время позднее, а ключи от квартиры он забыл, и попросил ремонтников, чтобы его подняли к нему на пятый этаж. Когда он с улицы постучал в стекло, его жена упала в обморок.

 

 

 

А вот как мы разыграли Соловьева-Седого в наши студенческие времена. Мы отдыхали в Сестрорецке, и он приехал туда очень уставший. Был жаркий летний день, и он, еще совсем белый, заснул на пляже. Спина оказалась обращенной к солнцу. Тогда мы вырезали из газеты короткое русское слово и слюной наклеили ему на спину. В результате спина загорела, а это слово четко белело. Бедный Василий Павлович долго не мог ходить на пляж.

 

 

 

Вообще в юности мы шутили очень много. Но, когда одна из шуток кончилась тем, что мне в рояль налили водки, а потом напустили шпрот, чтобы они там плавали, я очень расстроился. Рояль пришел в полную негодность. Но все-таки оставался единственным рабочим инструментом, другого не было. А тут мне нужно было уезжать, и я поселил в своей квартире знакомого, очень аристократичного молодого человека, жившего в общежитии. Возвращаюсь, смотрю — рояля нет. Я в ужасе: "Ты что, продал мой рояль?" Этот нахал подбоченился и, слегка картавя, ответил: "Время покажет!"

 

 

 

...А вообще-то я больше всего люблю такие розыгрыши, чтобы люди оставались в неведении навсегда. Например, на машинке с латинским шрифтом пишу письмо кому-нибудь из друзей-писателей.

 

 

 

Обращение. — дорогой господин — по-английски, а дальше идет полная тарабарщина, длиннейшие фразы, как это бывает у вьетнамцев, лаосцев. И вдруг, тоже латинскими буквами, проскальзывает название сочинения этого писателя. А через несколько фраз — круглая сумма в долларах. Внизу письма — подпись, тоже по-английски, и адрес — где-нибудь в Австралии или Новой Зеландии. Получив такое письмо, человек очень долго ждет, что ему кто-то позвонит или еще напишет, бегает в иностранную комиссию Союза писателей, чтобы выяснить, что же это за язык. Очень уж манит сумма, за которую явно хотят купить его сочинения. До сих пор некоторые мои друзья в недоумении. Но теперь-то уж время прошло, можно и рассказать об этом.

 

 

 

...А вот еще розыгрыш — в Киеве, перед самой войной. Сидим мы как-то вечером в номере, веселимся, валяем дурака. А из соседнего номера, какие-то два типа-ревизора стучат к нам в стенку -тише, мол!

 

 

 

Нам это несколько надоело. И тогда Марк Бернес звонит им и измененным голосом говорит: "Товарищи, с вами разговаривает администратор гостиницы. Скажите, вы члены партии? Да? Тогда я должен вас как коммунист коммунистов попросить. Дело в том, что сейчас к нам приезжает группа иностранцев, и мы вынуждены вас до утра переселить. Вам постелят в красном зале, а утром вы вселитесь назад. Особенно не одевайтесь — набросьте что-нибудь и спускайтесь". Эти два господина прямо на нижнее белье накидывают пальто и, сверкая кальсонами, спускаются в красный зал. Входят и видят: зал ярко освещен. Стоят буквой "п" столы, сидят разодетые дамы. Все начальство города чествует знаменитого летчика Чарльза Линдберга. Собравшиеся в свою очередь очень удивились, увидев этих двух заспанных раздетых типов. Три дня искали, кто это сделал, ко так и не нашли. А вот еще случай. Обедаем мы как-то в гостинице "Континенталь" (потом, во время войны, она была взорвана). Я, Бернес и артист Степа Каюков. И Степа говорит: "Как грустно, я получил от жены телеграмму: "Кончай художества, выезжаю!" Мы с Бернесом переглянулись и ушли. Договорились с дежурной. И вот Каюкова из ресторана зовут к телефону — Москва вызывает. Каюков, бросив борщ, подходит. А ему говорят: "Вам наверх дали, в номер". Он бежит пешком на пятый этаж — лифт не работает. Прибегает в номер, а ему: "Товарищ Каюков, к вам в номер звонок не проходит, идите к дежурной". Степа идет к дежурной. Та: "Ох, вас не дождались, дали вниз, к портье". Степа спускается вниз. "Товарищ Каюков, так вас же ждут у телефона наверху!" Степа мотался туда-сюда, пока вконец не обессилел. И тут портье ему говорит: "Товаpищ Каюков, Москва отказалась с вами разговаривать, вас никак не найдешь!" В ресторан Степа вернулся минут через сорок.

 

 

 

— Случалось ли, чтобы ваш же розыгрыш обернули против вас?

 

 

 

— Да. Как-то я написал музыку к спектаклю Исидора Штока. А со Штоком мы были приятели, и я решил его разыграть. И написал ему: "Уважаемый Исидор Владимирович! Как громом меня поразило, когда я посмотрел вашу пьесу. Дело в том, что имя, отчество и фамилия главного негодяя полностью совпадают с моими. Конечно, все события, о которых в пьесе рассказывается, ко мне отношения не имеют, но сослуживцы, которые также были на спектакле, смотрят теперь на меня подозрительно. И друзья стали как-то странно здороваться. Очень вас прошу — когда вы будете эту пьесу печатать, пожалуйста, замените мою фамилию!" И я послал это письмо Штоку, на Союз писателей, будто не знаю его адреса. Но — черт меня дернул — на конверте я автоматически написал свой обратный адрес. Шток уже собрался отвечать, как вдруг ему подсказали — смотри-ка, обратный адрес должен быть тебе хорошо знаком. И вот я получаю ответ. "Конечно, уважаемый товарищ такой-то, — пишет Шток, — бывают такие совпадения раз в столетие. Извините меня, я обязательно исправлю фамилию героя — и в театре, и при публикации". Я в восторге от своей шутки, рассказываю о ней всем.

 

 

 

И тут замечаю, что надо мною хихикают. Я стал доискиваться, в чем дело. И один проговорился. Оказывается, ответ, который мне прислал Шток, надо было читать по первым буквам строк. Они составлялись в фразу: "Никита - дурак". Это был единственный случай, когда мне было отмщение.

 

 

— А какой самый последний ваш розыгрыш?

 

 

 

— Да вот вчерашний. В приложении к "Пари матч", которое я получаю, я увидел дурацкую фотографию — стоят какие-то люди и надпись — вы всегда можете присоединиться к этой группе. Я это положил в заграничный конверт, написал латинскими буквами адрес и отправил Колмановскому и Фельдману. Теперь они несколько дней будут мучиться, звонить мне, чтобы я перевел этот текст и объяснил, что это может значить...

 

 

 

А есть один розыгрыш, который я продолжаю уже 12 лет. В нем замешано большое количество деятелей литературы и искусства, и они до сих пор не знают, что много лет находятся внутри этого розыгрыша. Трое уже умерли. А я все не могу поставить точку — никак не придумаю, как поэффектнее закончить. Должен сказать, что розыгрыш этот ни для кого не обидный, даже для главного действующего лица — он жив и здоров. Надеюсь, что вскоре придумаю какую-то концовку...

 

 

— А случалось вам встретить человека, чьи бы способности к розыгрышу вас по-настоящему восхитили?

 

 

 

— Я вам расскажу одну историю. Она покажется совершенно неправдоподобной, какой до сих пор кажется мне.

 

 

 

Где-то в сорок седьмом году я приехал в Ленинград кажется, с концертами, и остановился, как обычно, в "Европейской". Там всегда был для меня номер — тамошний администратор Александр Михайлович был большой поклонник искусств. Вечером я пошел в ресторан, а когда вернулся, Александр Михайлович говорит: "У меня к ним просьба. Тут приехал один молодой офицер, а у нас нет мест. Может, вы не откажете в любезности — у вас две комнаты, он бы у вас на диване переночевал. А утром он улетает куда-то в Крым". Мне, как всегда, одному скучно, и я отвечаю: пожалуйста. "Я знал, что вы согласитесь. Он уже у вас", Вхожу в свой номер, и навстречу мне поднимается молодой старший лейтенант. Такого типа, какой часто можно было встретить после войны: с лермонтовскими височками, с загадочным выражением лица -— то ли Печорин, то ли Чайльд Гарольд. Крайне вежливый. Единственно, что меня поразило, — его цвет лица. Я бы даже не сказал, что оливковый -— он был просто зеленый.

 

 

 

Мой гость стал устраиваться на диване, а я говорю: "Туг две постели, ложитесь рядышком, и мы немножко поболтаем". Он согласился, и вот что я от него услышал. Я не отвечаю ни за даты, ни за

 

какую бы то ни было достоверность. И, наверное, я бы ему ни за что не поверил, если бы не одна деталь, о которой я расскажу позже. Вот eго рассказ — слово в слово.

 

 

 

- До войны я учился в Сибири, в военном училище, а потом стал там же преподавать. И вот уже перед самой войной меня вызывает командир и вручает пакет, согласно которому я должен отправиться в Москву, в Министерство обороны. Приезжаю, хожу из кабинета в кабинет, все выше и выше, и наконец попадаю к какому-то очень высокому начальнику. Он говорит: "Мы тщательно изучили вашу биографию. И, поскольку вы знаете хорошо английский язык и вас аттестовали как большого специалиста по танковой атаке и стратегии, вы поедете в качестве консультанта и советника от Советского Союза в Северную Африку в распоряжение маршала Монтгомери".

 

 

 

Кружным путем долетаю в Африку, являюсь в штаб. Там — представители от каждой союзной страны, и я — единственный в звании лейтенанта. У других чины повыше. Начинаю осваиваться. И вот перед наступлением на Эль-Аломейн идет совещание штаба и всех консультантов из разных стран. Обсуждают план наступления. Слушаю, и тут у меня созревает свой план, и я предлагаю его. С некоторым колебанием мой план сочли резонным. В результате Эль-Аломейн был взят в рекордно короткие сроки, и — могу похвастать — по моему плану. Дальше война в Северной Африке продолжается, и вот предполагается генеральное наступление на Тобрук. И я опять предлагаю свой план. Его принимают, и Тобрук берут буквально за полсуток. После наступления я уже собираюсь ложиться спать, как вдруг ко мне в палатку заходит дежурный офицер: "Сэр, к вам пришли". И... входит Черчилль. Вручает мне орден Бани — самый высокий английский орден — и, пятясь, как перед королевской особой, выходит.

 

 

 

Надо сказать, что обладателей ордена Бани среди иностранцев можно пересчитать по пальцам. Этот орден дает право на лордство и постоянное место в парламенте. Кроме того, англичане обязаны его обладателю построить дом — в любой части земного шара, с угодьями — в зависимости от желания награжденного. Кроме того, оказывается, если кому-то вручают орден Бани, то все союзные страны должны вручить этому человеку по своему высшему ордену.

 

 

 

Тут мой собеседник прервал свой рассказ и спрашивает: "Вы, наверное, не верите мне?" Я что-то пробормотал — мне было сложно скрыть свое недоверие. Тогда он раскрыл свой фанерный чемодан и высыпал на одеяло целую кучу орденов — какие-то звезды с лентами, с бриллиантами, золотые львы. Бог знает что! "Хотите взять какой-нибудь на память?" Я отказался. Тогда он убрал все эти ордена назад в чемодан и продолжил:

 

 

 

— Наши меня наградили орденом Красной Звезды и сделали старшим лейтенантом. Служба моя в Африке продолжалась, но вдруг в один прекрасный день я потерял сознание. Очнулся — около меня фронтовой врач. "Сэр, — говорит,— мужайтесь. Вы заболели болезнью, которой страдают в этих краях только белые. Случаев было всего около двадцати, и, как она лечится, мы не знаем. Посмотрите на себя в зеркало", Я посмотрел и увидел, что мое лицо — ярко-зеленого цвета, как трава, и Хлопнулся в обморок снова. Потом, когда я пришел в себя, врач сказал, что, по его данным, с этой болезнью можно прожить дольше в местах, где существуют определенные колебания атмосферного давления. В СССР это — Симеиз. После этого у меня несколько раз еще случались припадки, но ничего не болело, я лишь чувствовал слабость. Я закончил свои дела в Африке и вернулся в Союз. Приехал к себе в Сибирь — а там и училища моего нет больше, и никого знакомых, родных. И вот завтра я лечу в этот самый Симеиз.

 

 

 

Так мы с ним разговаривали, и я вдруг заснул. Утром его уже не было. Так для меня эта история и осталась загадкой. Есть ли в ней хоть какая-то часть правды? Кто это был? Действительно, герой? Или — гениальный выдумщик и фантазер, который талантливо сцепил такое количество забавных фактов и так убедительно их рассказал? Но откуда тогда у него все эти ордена? Ограбил какой-то музей? Вряд ли... Имени его я спросить не успел. Может, он прочтет эти строки и откликнется? Если жив — после этой "зеленой" болезни...

 

 

Беседу вела Мария ДЕМЕНТЬЕВА